Полностью фрагмент романа «Шпион Его Величества» читайте в четвёртом номере журнала «Тайные тропы» в pdf.
Публикация и вступительные статьи
Андрея Зорькина и Никиты Безохотина
Перевёл с французского Александр Жульковский
Научный консультант профессор Роман Оспоменчик
Том 2-й
Москва. Охота на французов
Эпизод 2-й
Сумасшедший губернатор,
или Лубянка, 14
«Московская тетрадка» директора Высшей воинской полиции Я. И. де Санглена (20.05.1776–01.04.1864) не сохранилась. Однако все приведённые ниже факты соответствуют действительности.
Только для удобства изложения и для концентрации наиболее показательного материала я позволил себе несколько сместить, сжать хронологию, ни в коей мере не искажая ни духа, ни буквы самих событий начала июля 1812 года, когда Первопрестольный град Москва встречал императора Александра I.
Ефим Курганов
10 декабря 2006, Париж
П Е Р В А Я
М О С К О В С К А Я
Т Е Т Р А Д Ь
1812
07.07 – 15.07
Ты всюду простираешь очи,
Открыл плоды ты развращенья,
Сплетенья вымыслов пустых,
Плоды нерусского ученья,
Плоды бесед и обществ злых.
Сергей Глинка. К портрету графа Ростопчина
Июля 7-го дня. 12-й час ночи
Вечер у графа Ростопчина, на его даче в Сокольниках, потряс меня и привёл в состояние полнейшего изнеможения. Но сначала два слова о самом графе, личность коего меня всё более и более потрясает.
Несмотря на приплюснуто-вздёрнутый нос и вытаращенные глаза, Фёдор Васильевич в высшей степени любезен, обворожителен, изысканно остроумен и производит в целом чарующее впечатление.
Но в широко отверстых и даже как бы вытаращенных глазах его я сразу же приметил страх, слитый с ужасом.
И движется Фёдор Васильевич как-то лихорадочно, толчками. И вообще чувствуется в нём какая-то внутренняя трясучесть. И впечатление это у меня потом только укрепилось.
И графу есть чего страшиться. Ныне он выступает ожесточённым и даже яростным гонителем всего французского, главой нашей патриотической партии. Но насколько эта ярость может быть искренней? Ростопчин получил чисто французское воспитание, и самое галантно-двусмысленное остроумие его выдаёт парижскую салонную закваску.
Граф едва ли не ежесекундно хулит Бонапарта. Но и тут я позволю засомневаться в его искренности. В царствование императора Павла это именно Ростопчин был тот человек (он тогда заведовал иностранными сношениями, будучи первоприсутствующим в коллегии иностранных дел), который делал всё для того, чтобы поссорить Россию с Англией и заключить союз с этим извергом Бонапартом. Только гибель безумного нашего императора остановила сие гибельное дело.
А теперь граф хочет убедить московскую публику, что если у Бонапарта
и есть тут супротивник, то это он, Ростопчин. А дурачок Сергей Глинка (это и есть тот мячик, что был запущен графом) тут на каждом углу рассказывает, что если кому и под силу остановить злодея, так московскому главнокомандующему. Публика, как известно, глупа, так что она, может, и поверит, а я вот не верю.
Вообще антифранцузские демарши графа слишком уж подозрительны – они чересчур громко звучат и довольно грубо скроены. А ловля его сиятельством французских шпионов ни в какие ворота не лезет. Как рассказал мне московский полицмейстер Адам Фомич Броккер, когда я с ним случайно столкнулся в одной из зал губернаторской дачи в Сокольниках, где как раз и был вечер, основное гонение претерпевают французские повара. Английский клуб на Тверской просто осиротел. Да и собственного повара Ростопчин вдруг объявил шпионом Бонапарта и выслал.
Так что в Москве идёт гонение на поваров, достаётся гувернёрам и ещё учителям фехтования, а вот истинные шпионы при этом блаженствуют и преспокойненько приносят вред российской короне.
Да лучше бы граф супругой своей занялся – право дело, стоит.
Графиня Екатерина Петровна отпала от нашей православной церкви, приняла католичество и даже не думает скрывать этого. И граф терпит сие, но это ещё полбеды. Возникает мысль: уж не сочувствует ли он супруге своей?! Над этим стоит поразмыслить как следует.
Ещё Адам Фомич Броккер, усмехаясь, поведал мне, что Ростопчин ведёт неустанную борьбу с масонами, коих обвиняет в заговоре супротив России. И что делает его сиятельство? Он, например, арестовывает почтенного московского почт-директора Ключарёва, обвинив его в принадлежности к братству мартинистов. Но это ещё не всё. Кому граф предлагает место почт-директора? Своему приятелю князю Цицианову, грузинскому князьку. Это известный болтун и записной враль, неподражаемый рассказчик лживых историй (его кличут «русским Мюнхгаузеном»), не способный при этом совершенно ни на какое дело, да и не желающий ничем заниматься, кроме как своей болтовнёй. Князь Цицианов не только никогда не служил по почтовому ведомству, – он вообще нигде и никогда не служил.
Главное его занятие заключалось в том, что он проедал своё огромное состояние и ублажал гостей. Теперь проедать ему уже нечего, своих гостей нет, и вот он ублажает гостей московских вельмож.
Слава Господу, сей Цицианов отказался (ему хватило на это ума) от безумного предложения московского главнокомандующего. Но Ростопчин хотел его назначить и назначил бы – вот в чём ужас. Да, губернатор, давно растерявший в себе всё русское, судя по всему, борется не столько с масонами, сколько с Россией.
И ещё одну историю поведал мне разоткровенничавшийся Адам Фомич. Оказывается, граф Ростопчин выслал в Оренбургский край (в город Верхнеуральск) профессора Московского университета Годфруа, выслал только потому, что тот француз. Годфруа писал оправдательные письма на имя министра народного просвещения и Государя, но оренбургский губернатор князь Волконский пересылал графу Ростопчину. Так что несчастный Годфруа по-прежнему находится в Верхнеуральске. Вот так-то.
Полицмейстер Адам Фомич Броккер, как я понял, недоволен губернатором, и он прав. Впрочем, сам Ростопчин жаловался мне на Броккера, говоря, что отнюдь не всегда в состоянии на того положиться. На меня же сей Броккер произвёл совсем неплохое впечатление, но я ещё с ним не раз встречусь: так
что у меня будет возможность узнать его получше. И мне ещё предстоит знакомство с обер-полицмейстером Москвы Петром Алексеичем Ивашкиным (его на вечере не было).
Генерал-адъютант князь Василий Трубецкой подвёл меня к гражданскому губернатору Обрескову. Это милый, приятный, умный человек, но совершенная размазня. Ясно, что он не в состоянии противостоять безумным прожектам графа Ростопчина, что граф целиком и полностью подавляет его. Грустно, очень грустно. Обресков, кстати, ничего не говорил мне такого, что могло бы хоть как-то с нелестной стороны характеризовать Ростопчина, но чувствовалось, что он мало одобряет хаотические бросания московского главнокомандующего и военного губернатора. Это я понял из того, что Обресков рассказал мне один весьма занятный случай (попозже я запишу его).
Был на вечере и князь Дмитрий Евсеевич Цицианов, о коем рассказывал мне московский полицмейстер. Лживые истории его восхитительны (он поминутно рассказывает их – они из него просто выскакивают), но этому человеку, конечно, ничего сериозного доверить нельзя: не моргнув глазом, он провалит любое дело, чего, между прочим, и не собирается скрывать.
Ужин ещё только подходил к концу, а Ростопчин уже подошёл ко мне, торжественно взял меня под руку и повёл к себе в кабинет. Первые же слова, сказанные мне графом, всё поставили на свои места. Собственно, далее я мог бы уже и не слушать. Вот что это были за слова: «Господин военный советник, я сильно рассчитываю на вас. Москва наводнена французскими шпионами, их отлавливают каждый день и каждую ночь, но их становится всё более и более. Они лезут буквально из всех щелей. Помогите. Надобно что-то делать. Здешние же полицейские чиновники – лентяи и воры». Причём, когда Ростопчин говорил это, глаза его дико вращались.
Да, мне было всё ясно, но губернатор, видимо, был несколько иного мнения. Во всяком случае, он продолжал говорить и говорил, не умолкая, ещё часа два, никак не менее.
Когда мы вернулись в залу, я вдруг заметил, что гостей явно прибавилось. Особое внимание моё привлекла одна парочка. Девица была неописуемой красоты – сверкающие каким-то тёмным блеском зелёные глаза, атласная кожа и чёрные, с синеватым отливом, длинные прямые волосы. Одета она была в строгих форм платье из тончайшего чёрного бархата, отороченное рядами крупного жемчуга. В общем, взгляда от неё оторвать нельзя было. Спутником же новоявленной гостьи был красавец-гигант, обладавший явной гвардейской выправкой. Правда, на нём была фрачная пара, но это ничего не меняло.
Я сразу же почувствовал в появившейся парочке что-то знакомое и двинулся навстречу. И вдруг меня как будто что-то резануло по голове, а потом вдруг подкосились ноги. Я остановился и прислонился к стене, чтобы не упасть (во рту у меня пересохло, на лбу выступил пот, руки дрожали) – это были графиня Алина Коссаковская и полковник Сигизмунд Андриевич, которых по моему приказанию безуспешно искал по всей Москве ротмистр Винцент Ривофиналли. А они вот где оказывается: под крылышком у ловца шпионов графа Ростопчина! Да, ничего не скажешь – лихо придумано!
Заметила меня и сама парочка. Явно был замечен и мой испуг. Увидев, что я остановился, замер, графиня Алина Коссаковская радостно улыбнулась, поднялась и грациозно поплыла мне навстречу.
Бог ты мой! Сколько раз она уходила от возмездия! Убежала из наглухо заколоченного дома на краю Вильны! Это был знаменитый кабак Бауфала, в коем мы держали пленных французов. Оставляя сей дом, мы его подожгли – одна лишь графиня с полковником Андриевичем каким-то образом испарились. Сколько раз она угрожала жизни нашего Государя! А инструкции ей давал лично сам Бонапарт, назначая её орудием своих коварных замыслов. Только каким-то чудом мне удавалось предотвращать все эти покушения, но сама Алина всё же неизменно ускользала от нас. Как же будет теперь? Все эти мысли вихрем пронеслись в моей бедной головушке.
Но когда графиня приблизилась ко мне, я уже был спокоен и невозмутим.
Сладчайше улыбаясь, Алина проворковала, внимательно глядя мне в глаза:
– Господин военный советник, а я уже не чаяла вас встретить. Всё не едете и не едете в перевопрестольную. Мы уже решили, что вы новое какое-нибудь
поручение получили, а вы вот и тут. Как же я рада вас видеть, ежели бы только знали это. Теперь будем встречаться почаще. Мы ведь тут остановились – нас приютил граф Ростопчин, предоставив в наше распоряжение целый этаж этой роскошной сокольнической дачи.
Несомненно, графиня Коссаковская отнюдь не случайно всё это сболтнула:
она ясно давала мне понять, что она и полковник Андриевич находятся тут под
защитой московского военного губернатора.
Выдавив из себя радостную улыбку, я отвечал в том духе, что будем теперь часто встречаться.
Отойдя от графини, я тут же принялся искать Дмитрия Павловича Рунича, секретаря графа Ростопчина.
Довольно быстро отыскав Рунича, я отвёл его в сторону и начал энергично шептать ему, что супруги Корсаковы (под этими подложными именами графиня и Андриевич прибыли в Москву) вовсе не супруги Корсаковы, а польские наймиты Бонапарта, прибывшие с целью убить нашего Государя. Я добавил, что они должны быть незамедлительно арестованы.
Услышав это, Рунич недоверчиво улыбнулся, но сказал, что всё передаст завтра графу. Я попросил сделать это тотчас же. Рунич кивнул и отошёл.
Минут через двадцать (я как раз доедал кусок отличного апельсинового бисквита) рядом со мною выросла высокая фигура графа, явно выражавшая недовольство и обиду. Граф уже не был изысканно вежлив и галантен, как во время нашего разговора в его кабинете. Довольно сердито и резко он сказал мне:
– Господин военный советник! Вы превышаете свои полномочия. Я даже слышать ничего не хочу об аресте господ Корсаковых, Это – российские дворяне (они подолгу жили за пределами России, но это совершенно ничего не значит) и мои друзья, и они тут находятся под моей защитой.
Когда же я стал объяснять Фёдору Васильевичу, что сии Корсаковы – вовсе не русские дворяне, а поляки, и что они являются агентами Бонапарта, граф Ростопчин гневно стрельнул глазами, сердито махнул рукой и зашагал прочь, выражая даже спиною своею крайнее недовольство.
Графиня Коссаковская издали наблюдала за этой сценой и весело заливалась. Полковник Андриевич от неё не отставал. Хохот их был громок, не очень приличен, но для меня вполне понятен: они торжествовали победу. Но, голубчики мои, вы рано радуетесь, слишком рано. Граф, при всей отпущенной ему власти, не спасет вас.
Да! Раз военный губернатор Москвы не внял выставленным мною резонам, придётся мне принимать свои собственные меры, неизбежные, надо сказать, меры. Без всякого сомнения, Алина Коссаковская и Сигизмунд Андриевич прибыли в Первопрестольную, дабы лишить жизни нашего Государя.
Ростопчин отошёл, а я остался стоять, грустно держа в руке бокал шампанского (я настолько расстроился, что забыл даже пригубить его).
Ко мне подкатил князь Цицианов и тут же начал рассказывать, что он умеет пробираться сухим между каплями дождя, что он может варить соус из куриных перьев, что одна его крестьянка родила семилетнего мальчика, и что первые слова его, в час рождения, были «дай мне водки», что овцы в его Грузии родятся сразу разноцветными и поэтому нет надобности красить пряжу.
Однако остроумные вымыслы Дмитрия Евсеевича меня теперь уже совсем не
смешили (скорее даже наоборот: фиглярство грузинского князя вызывало почти одно сплошное уныние). И вообще я более всего думал о том, как же уберечь нашего Государя от Алины. Так что мне теперь было не до цициановских лжей.
Вот, однако, истинно забавная деталь: по зале губернаторской дачи носился как угорелый поэт-патриот Сергей Глинка, издатель журнальчика «Русский вестник», и поминутно выкрикивал проклятия в адрес Бонапарта, подчас не весьма приличного свойства. Граф Ростопчин при этом брезгливо морщился, что губернатору совсем не мешает, как говорят, постоянно пользоваться услугами этого совершенно безумного пииты.
Июля 8-го дня. 8 часов утра
Записываю рассказ, который поведал мне гражданский губернатор Обресков на вечере у графа Ростопчина. Спешу это сделать, покамест обресковское повествование не выветрилось из памяти моей.
Вот к каким казусам приводит усиленный и даже неумеренный розыск шпионов.
Пятнадцатилетний отпрыск Катерины Фёдоровны Муравьёвой Никита бежал из родительского дому. Он ежедневно досаждал матушке своей, желая добиться от неё дозволения поступить на военную службу. Никита стал грустным, молчаливым, потерял сон. Матушка, хоть и встревоженная его состоянием, не могла дать ему столь желанное разрешение. Она не допускала, что он
сможет перенести лишения утомительного похода.
Однажды, когда все собрались за чайным столом, Никиты Муравьёва не оказалось. Он ушёл ещё на рассвете, дабы присоединиться к нашей армии, отступавшей в направлении Москвы. Никита прошёл несколько десятков верст, когда его перехватили крестьяне и по виду его бумаг приняли за шпиона. Он имел с собою карту России и особую записку, в коей перечислены имена французских маршалов.
Юного Муравьёва задержали, когда за кринку крестьянского молока он расплатился золотым, связали и повезли назад в Москву, к графу Ростопчину, который тут же приказал посадить Никиту в яму, хотя он знал всё семейство Муравьёвых и его самого. Когда мальчика вели к Ростопчину, это увидел гувернёр его, швейцарец m-r Petra, бросился выручать беглеца и ещё более навредил ему, крикнув что-то по-французски. Гувернёра осыпали бранью и тоже схватили, но он сумел вырваться и побежал к Екатерине Фёдоровне и, понятное дело, всё ей рассказал.
Екатерина Фёдоровна тут же бросилась к Ростопчину, но граф ни слышать, ни знать ничего не хотел. Муравьёвой было отказано.
Два дня Никита просидел в яме.
Да, интересная деталька. Когда Екатерина Фёдоровна бросилась к Ростопчину, умоляя его о возвращении её ни в чём не повинного ребенка, тот сначала ничего и слышать не хотел, говоря, что пойман настоящий шпион и что он уже донёс о том Государю.
Вот такая произошла история, на самом деле совсем не случайная!
Июля 8-го дня. 12-й час ночи
С утра я поехал на Лубянку (со мной неизменно следовал коллежский секретарь де Валуа, единолично представлявший собою всю мою канцелярию). Там в доме нумер 14, в голубом губернаторском особнячке, как и было заранее условлено, меня ждал обер-полицмейстер Пётр Ивашкин.
У сего обер-полицмейстера репутация самого отчаянного вора. Тут, между прочим, последнее время всюду идёт ропот, что он, посреди начавшейся войны, посреди непрекращающегося бедствия народного, отстраивает себе двухэтажный дом в Новинском. Однако Ивашкин неукоснительно исполняет все поручения графа Ростопчина – вот обер-полицмейстера покамест и терпят, а что будет в будущем – один Бог ведает. Но думаю, что когда уйдёт Ростопчин,
его явно погонят. Или же он станет верным, на всё готовым рабом нового губернатора.
Порасспросив о положении в Первопрестольной, я приказал Ивашкину подвергнуть аресту и отправить в ссылку, ввиду скорейшего приезда сюда Государя Александра Павловича, графа де Шуазеля и аббата Лотрека – последние давно известны как прямые агенты Бонапарта.
Пётр Алексеевич отвечал мне, что он должен прежде испросить на сие дозволение у графа Ростопчина, без согласия коего никого из Первопрестольной выслать нельзя. На это я решительно отвечал, что разрешения графа в сем деле совершенно не требуется, ибо достаточно моего, и потребовал немедленно произвести арест.
Господи! Кошмар какой-то! Они арестовывают поваров и профессоров, а шпионов, заслуживающих виселицы, не трогают. Похоже на прямую измену. Но кажется, мой строгий тон подействовал на обер-полицмейстера. Полагаю, что ворюга сей порядочно струсил.
В общем, Ивашкин ретировался, а я отправился на Малую Дмитровку – в двух флигельках, примыкавших к дому капитана Уварова, был расквартирован отряд германо-российского легиона.
Да, обер-полицмейстер Ивашкин сообщил мне ряд интересных сведений о полицмейстере Броккере.
На вечере у Ростопчина Адам Фомич в беседе со мною весьма критически оценивал деятельность московского военного губернатора.
Но оказывается, именно по представлению графа Ростопчина 6 июля сего года (то есть два дня назад) отставной почтовый чиновник Броккер был назначен московским полицмейстером. Вообще Адам Фомич чрезвычайно близок к графу. Тот поручил ему все свои дела и имения. И Броккер неукоснительно выполняет все указания Ростопчина, даже самые безумные. И именно Броккер осуществляет по Москве преследование масонов, подчас принимающее самые возмутительные формы.
Как же согласовать с этим неприязненные отзывы Броккера о своём благодетеле? Вот каковы люди! А ведь Броккер мне поначалу понравился! Критика им действий губернатора была вполне дельной. Думаю, что Броккер хотел подлизаться ко мне. И не исключено, что он это делал, может быть, даже и по инициативе своего патрона.
Командир отряда легионеров подполковник Карл фон Клаузевиц обрадовался мне как близкому и давно ожидаемому другу. Мы пили в гостиной вкуснейший липовый чай, заедали его крепкими, но зато сладчайшими баранками и читали привезённую мною инструкцию – вернее читал де Валуа, а мы слушали. В инструкции подробнейшим образом были определены действия отряда на тот случай, ежели Бонапарт займёт Москву.
Фон Клаузевиц сказал, что сие произойдёт неизбежно – Москве никак не устоять. Но он добавил при этом: «Однако имейте в виду, господин военный советник. Ежели Бонапарт войдёт в Москву и тут же двинется далее, на Санкт-Петербург, у него ещё есть шанс на спасение. Ежели же император Франции хоть на недельку задержится в Москве, он погиб. Стояние в Первопрестольной деморализует Великую армию. Так что молите Бога, чтобы упоённый победой он задержался в Москве».
Особая часть инструкции касалась подготовки покушения на Бонапарта. Тут в гостиную были призваны поручик Кемпен и поручик Балакин, которые как раз и были засланы в Москву для осуществления этого покушения. Вот что я рассказал дополнительно сим двум проверенным, закалённым сотрудникам Высшей воинской полиции:
– Господа! Задание готовить покушение на Бонапарта по-прежнему остаётся в силе. Но Великая армия, Слава Господу, пока ещё не в Первопрестольной столице. И я сейчас хочу поставить перед вами задачу, требующую незамедлительного разрешения. Вот в чём дело. Бонапарт тоже не дремлет. Он готовит покушение на нашего Государя, намереваясь войти в обезглавленную Москву. Агенты, коим поручено тем или иным способом лишить жизни Александра Павловича, уже находятся здесь, и их необходимо уничтожить до появления среди нас Государя.
Мои слова вызвали у присутствующих живейший интерес и множество вопросов, и прежде всего их интересовали личности агентов Бонапарта. Особенно интересовался личностями покушающихся на нашего Государя поручик Иван Алексеевич Балакин.
Я сделал на этот счёт подробнейшее разъяснение:
– Я раскрою вам имена тех, кому Бонапарт получил обезглавить Россию.
Это – графиня Алина Коссаковская и полковник Сигизмунд Андриевич. Их давно готовили к роли убийц нашего Императора. И несколько раз они уже почти были у цели. Мне удавалось разрушать их коварные замыслы, но сами преступники неизменно ускользали. Имейте в виду, господа офицеры, – теперь этого не должно произойти.
Подполковник Кемпен и поручик Балакин слушали меня внимательно и сосредоточенно. Когда же я закончил, они в один голос закричали:
– Но где же они? Как их обнаружить?
Я почувствовал в голосе Балакина дрожь: он явно был сильно взволнован.
Я отвечал:
– Господа, мне доподлинно известно, что графиня Коссаковская и полковник Андриевич местом жительства своего имеют Сокольники, а именно дачу московского военного губернатора.
Сие известие произвело сильное впечатление, но я продолжал говорить, как
бы ничего не заметив:
– Да, господа, они живут у графа Ростопчина, но это совершенно не меняет дела – мне нужны головы Коссаковской и Андриевича.
– Как головы? – закричали несколько изумлённые Балакин и Кемпен.
– Именно головы, – спокойно отвечал я и ничего не стал разъяснять при
этом. Но, само собою разумеется, я имел в виду только то, что Коссаковская и Андриевич должны быть уничтожены и сделать это необходимо до приезда Государя. И больше на этот счёт никаких вопросов мне не задавалось.
В завершение беседы я пообещал Балакину и Кемпену, что выделю им в помощь квартального надзирателя Шуленберха и надворного советника Павла Александрыча Шлыкова. Обе эти личности Балакину и Кемпену прекрасно известны ещё по житью в Вильне в апреле и мае сего года. Особенно обрадовался Балакин – он с надворным советником Шлыковым был в весьма приятельских отношениях.
На этом совещание на Малой Дмитровке закончилось.
Затем я отправился опять на Лубянку, 14, где меня уже поджидал обер-полицмейстер Ивашкин. Пётр Алексеич сообщил об исполнении моего приказания – граф де Шуазель и аббат Лотрек уже арестованы. Я тут же написал записку поручику Шлыкову, в коей приказывал ему допросить графа и аббата, старых его знакомцев.
Ужинал я с де Валуа и генерал-адъютантом князем Василием Трубецким в Дворянском клубе.
Там около нас всё время вертелся князь Дмитрий Евсеевич Цицианов, не сос-
тоявшийся почт-директор Первопрестольной столицы нашей. Впрочем, в некотором роде Дмитрий Евсеевич всё же является почт-директором, ибо постоянно разносит по Москве всякого рода небылицы, новости-анекдоты. Лживые истории этого грузинского князька, поначалу сочтённые мною весьма забавными, мне кажутся теперь совсем несносными.
Дмитрий Евсеевич рассказывал о своей чудо-шубе, которая так легка, что
укладывается в носовой платок и носится по воздуху как перо, так что даже поймать её бывает порою трудно. Глупо! Москвичи, между тем, отчего-то смеются. Может, оттого, что глупо. Или оттого, что князю Цицианову симпатизирует военный губернатор. Мне всё же успех цициановских небылиц не очень понятен.
Был ещё в клубе Сальваторе Тончи. Он – живописец. Родом итальянец. Замечательно рисует портреты знати. Но кроме этого, Тончи ещё страшно забавен и вызывает тут много смеху. Он принадлежит к числу оригиналов, посещающих графа Ростопчина, ублажающих графа и согласных испытывать на себе грубые его насмешки. Легковерность и пугливость его совершенно невероятны. Склонность его к панике невообразима. Он, несмотря на свои лета, немолодые уже лета, необыкновенно ветрен и пуглив. И вот в здешнем обществе Тончи (он совершенно не знает русского) стращают тем, что его народ примет за французского шпиона и растерзает. Или же начинают рассказывать, что Бонапарт поймает Тончи и велит предать казни как всецело предавшегося русским. И от тех и от других историй Тончи дрожит и чуть ли не рыдает.
Придумал сию игру граф Ростопчин и москвичи её с удовольствием продолжают. Даже Николай Михайлович Карамзин, великий наш историограф, с самым серьёзнейшим видом участвовал давеча в запугивании бедного художника.
Так что в Дворянском клубе было совсем не скучно. Меня там только раздражали лживые истории князя Цицианова, которые он распространяет с излишней, как мне кажется, назойливостью. Тончи же очень мил.
Вернувшись с час назад в домик, снимаемый ротмистром Винцентом Ривофиналли, я устроил краткое совещание, на коем объявил, что квартальный надзиратель Шуленберх и надворный советник Шлыков временно переходят в отряд подполковника Егора Кемпена и поручика Ивана Балакина и, соответственно, будут числиться в составе германо-российского легиона. В связи с этим Шуленберху и Шлыкову надлежит завтра с раннего утра, даже не дожидаясь завтрака, отправиться на Малую Дмитровку, в дом капитана Уварова. Их там уже ждут, и с большим нетерпением.
Потом я отозвал Шуленберха и Шлыкова из гостиной в кабинет и конфиденциально сообщил им, что они будут участвовать в поимке графини Алины Коссаковской и полковника Сигизмунда Андриевича. И надворный советник и квартальный надзиратель остались довольны новым заданием, и особенно, конечно, Шлыков, коему в своё время немало досталось от сей чертовки Алины. Надеюсь, Павел Александрыч наконец-то наверстает упущенное.
Потом мы сели пить чай с баранками. Позвали к столу князя Василия Трубецкого, страстного поедателя московских баранок. Он может зараз запихнуть в себя их не один десяток.
Теперь вот идём спать.
Июля 9-го дня. 7-й час вечера
Когда я проснулся, Шлыкова и Шуленберха уже не было, Трифон только готовил завтрак, де Валуа уже возился с бумагами, а генерал-адъютант Трубецкой о чём-то задушевно беседовал с родственником своим полицмейстером Вейсом.
За утренним кофием князь Василий Трубецкой рассказывал местные новости (у него тут свои агенты), главная из коих касалась Николая Ивановича Тончия.
Итальянец Тончи исчез. Это случилось вчера ночью, после ухода из Дворянского клуба – его, с лёгкой руки графа Ростопчина, всё-таки допугали. Вообще вторжение французов ужасно поразило его. Он впал в какую-то меланхолию. Его преследует несчастная мысль, что подозреваемый в шпионстве, предательстве и неблагорасположении к французам он сделается первою жертвою Бонапарта.
Тончию пришла вдруг несчастная мысль при занятии неприятелем Москвы
бежать из города и скрыться в Сокольничий лес. Человек, посланный для его
отыскания, начал в лесу кричать: «Мусье! Ау!» Тончи ещё более перепугался от этих криков, приписывая их злодеям, посланным дабы предать его мучительной смерти. Одержимый страхом, разными странными и нелепыми мыслями и страшась истязаний, представлявшихся воображению его, Тончи решился упредить своих убийц и, вынув из записной своей книжки перочинный
ножик, решился перерезать себе горло, но не умел или не смог довершить ро-
ковое своё намерение. Человек, посланный для его отыскания, нашёл его окровавленным и лежащим без чувств под деревом. Но теперь жизнь Тончи вне опасности.
После завтрака явился Адам Фомич Броккер, новоявленный московский полицмейстер. То, что он поведал, заставило начисто нас забыть о приключении, случившемся с Тончи. Князь Трубецкой вообще не хотел верить в истинность сего происшествия. И надо сказать, что он упорствовал довольно долго, хотя Броккер мало походит на шутника.
Да, кажется, московскому губернатору место всё-таки в Жёлтом доме. Вот
что он вытворил. Сам Броккер был явно растерян. Приказав арестовать множество французских поваров и гувернёров, граф Ростопчин затем велел погрузить их на барку и отправить на Волгу, подалее от Первопрестольной столицы нашей. Ещё при этом Фёдор Васильевич произнёс французский каламбур, весьма тонкий и изящный, оттеняющий всю безобразность его губернаторских поступков: «Entrez danc la barque, et rentrez dans vous merries» («Взойдите на бар-
ку и войдите в самих себя»). Но для высылаемых всё это отнюдь не было шуткою. Полагаю, что Государь будет в ужасе ото всей этой истории, да и не он один.
Да, несчастным французам, высылаемым из Москвы, было зачитано следующее обращение генерал-губернатора, издевательское и совершенно возмутительное:
– Французы! Россия дала вам убежище, а вы не перестаёте замышлять против неё. Дабы избежать кровопролития, не запятнать страницы нашей истории, не подражать сатанинским бешенствам ваших революционеров, правительство вынуждено вас удалить отсюда. Вы будете жить на берегу, посреди народа мирного и верного своей присяге, который слишком презирает вас, что-
бы делать вам вред. Вы на некоторое время оставите Европу и отправитесь в Азию. Перестаньте быть негодяями и сделайтесь хорошими людьми, превратитесь в добрых русских подданных из французских граждан, какими вы до сих пор были; будьте спокойны и покорны или бойтесь ещё большего наказания. Войдите в барку. Успокойтесь и не превратите её в барку Харона. Прощайте, в добрый путь.
Господи помилуй! Как же остановить губернаторские неистовства?! Как прекратить эти безумные выходки?
Обедал я у коменданта Кремля генерала Гессе. Со мною были де Валуа и генерал-адъютант Трубецкой. Среди гостей был гражданский губернатор Обресков. Генерал Гессе дико зол на военного губернатора – просто зубами скрежещет. И иначе как «изменником» и «трусом» его не называет. Оказывается, граф Ростопчин запрещает москвичам покидать Первопрестольную и не разрешает вывозить ценности.
Генерал Гессе поведал мне, что, когда митрополит Августин после литургии в Успенском соборе пожелал отправить в Вологду церковные богатства, генерал-губернатор сказал, что он не дозволяет этого ради сохранения спокойствия среди простых граждан.
Поразительно! Московский главнокомандующий боится москвичей и из
страха, видимо, демонстрирует свою ненависть французам. О! Это истинно «сумасшедший Федька» (слова прозорливейшей государыни Екатерины).
Прямо от генерала Гессе я и де Валуа поехали на Лубянку, 14 – я хотел самолично допросить графа де Шуазеля и аббата Лотрека (они содержались под арестом в подвалах губернаторского особняка; прямо отсюда их и отправят через несколько дней в один из глухих уголков Оренбургской губернии).
С надворным советником Шлыковым давеча пленные отказались разговаривать, а вот у меня с ними беседа получилась, ведь всё-таки мы старые знакомые. Я бы даже сказал, что граф и аббат разболтались, выдав мне толику своих профессиональных тайн. В частности, де Шуазель пересказал мне одно письмо Бонапарта, в коем тот приказывал Алине Коссаковской попросить аудиенции у Государя, когда Его Величество прибудет в Первопрестольную, а ежели аудиенция будет дана (а она, несомненно, будет дана), то прелестная Алина должна будет заколоть Александра Павловича.
Какой же всё-таки он мерзавец! И это ведь не разбойник с большой дороги, а император!
Да, указание, которое я дал подполковнику Кемпену и поручику Балакину, было совершенно неизбежно – от Коссаковской и Андриевича необходимо избавиться, и как можно скорее: они представляют крайнюю опасность для судеб нашей Империи.
Вернувшись в домик, снимаемый ротмистром Ривофиналли, я перекинулся парой слов с генерал-адъютантом Василием Трубецким, а потом принялся писать письма к Государю, Аракчееву, Барклаю и барону Штейну (к ним я присовокупил материалы допросов графа де Шуазеля и аббата Лотрека), а также к некоторым своим агентам, находящимся за пределами Первопрестольной.
Теперь же, в ожидании ужина, делаю записи в дневнике.
Читайте далее в четвёртом номере «Тайных троп».
Commentaires