top of page
Фото автораДавид Кац

Persona grata

Здесь собраны эссе, возникшие из поездок, наблюдений и попыток разобраться в увиденном



Читайте полностью эссе Давида Каца в 2 номере «Тайных троп»в PDF:



Я родился в русскоязычной еврейской семье в Узбекиста­не, а позже эмигрировал в Германию. Неподготовленного человека этот факт может свести с ума. Меня же с ума сводит другое.

До пяти лет меня возили в детский сад на чёрной «Волге», водитель Каюм улыбался мне по-отечески, и меня любила вся моя большая родня. Но когда мне исполнилось пять, мы пере­ехали в Ленинград – се­рый и холодный го­род, совершенно не такой тёп­лый и ласковый, как Ташкент. И сначала завуч в шко­ле, а позже и все ребята быстро объясни­ли мне, что быть евреем – это вообще не приколь­но. За это можно и в нос получить. Оказалось, что особенно просто мне было заехать в нос, когда лупили всем классом.

С восьмого класса я начал ходить в еврейскую школу, едва только она открылась во вновь переиме­нованном Cанкт-Петербурге, но меня это не спаса­ло. Путь из школы домой лежал через метро «Нев­­ский проспект», и всю дорогу от синагоги до станции я проходил пешком, потому что троллей­­бу­сы появля­лись редко, часто ломались и стояли в пробках. Примерно полчаса ходьбы, если без гололёда. И вот на участке между Казанским собором и Гостиным двором, прямо на мосту через канал Грибо­едова, вечно стояли какие-то полоумные бородатые мужики с вытаращенными глазами, бабки в платках и студенты. Они держали плакаты с призывами бить таких, как я, и этим спасать Россию, с утверждениями, что фамилия Ельцина – Эльцин, и подобным. Это место в народе называли «Стеной плача». Ходить через него было противно до ужаса.

Из этого запомнил одно: я – еврей и больше ничего. Потому что главное в человеке – это его национальность.

Прошли годы, и я оказался в Израиле. Не успел обрадоваться, что в среде своих, как мне тут же снисходительно объяснили, что ничего подобного. Я – русский, ибо говорю на русском, а всё прочее не важно. Еврейством тут никого не удивить: страна иммигрантов, надо же их как-то помечать? Для местных мы все на одно лицо: что «русские», что «украинцы», что «прибалты», что «узбеки». Говорим по-русски? Значит, «русские».

Окей, подумал я. В самом деле, язык и культура человека являются определяющими. А его национальная идентичность – это пережиток, на который цивилизованное общество не должно обращать внимания.

Прошло ещё несколько лет, я оказался в Марокко, въехав туда по немецкому паспорту. Который вскоре потерял. И когда писал заявление в комиссариате полиции города Касабланка, имел памятную беседу с двумя полицейскими. Один, рассматривая мой Zusicherung (заверение консульства Германии о наличии у меня немецкого гражданства), спросил, что это за фамилия такая – Katz и где находится город Taschkent. Когда я начал было рассказывать всю свою семейную сагу, он прервал меня размашистым жестом и прочеканил: «Немец. Из Германии. Родился за пределами Германии. Точка. Больше никому не интересно».

То, что я – немец, ощущаю в первую очередь, когда выезжаю за пределы Германии. Случись что – и обращусь в германское консульство.

Это правильно, потому что решающую роль для человека всё-таки играет его гражданство.

Пару лет назад я путешествовал по Узбекистану. Заехал в Нукус, Хиву, Ур­генч, Бухару, Самарканд и Ташкент. Из последнего отправился в Алма-Ату. На границе узбеки пропустили меня быстро, а казахстанский пограничник засмотрелся на мой паспорт.

– Узбек? – спросил он.

– Немец, – ответил я по-русски.

Пограничник помолчал, повертел документ ещё немного:

– А почему написано, что родился в Ташкенте?

– Ну должен же я был где-то родиться. Почему бы и не в Ташкенте.

– Тогда покажите ваш узбекский паспорт.

– У меня его нет.

– Докажите.

– Вы смеётесь надо мной? – воскликнул я. – Вы не видите штамп о въезде в Узбекистан?

Думаете, это кого-то убедило? Нет, конечно. Меня потом ещё полчаса мариновали в комнате для дознания.

Потому что всё правильно: главное для человека – это где он родился. Именно место рождения определяет сущность человека и его характер.

Наконец, позавчера я зашёл в магазин «Россия» в Берлине. Кто его не знает, советую ходить как можно чаще если не в него, то по крайней мере мимо него. Во-первых, это единственный круглосуточный супермаркет в Германии. Во-вто­рых, при нём есть круглосуточное кафе. В-третьих, он чеченский со всем сопутствующим колоритом.

И в-четвёртых, возле него всегда что-то происходит.

В кафе можно подслушать разговор о приключениях дальнобойщиков. Увидеть сходку воров. Или таких немцев, которые, казалось, ещё при Фридрихе II должны были вымереть.

Я видел драку таксистов, вызов полиции из-за оскорбления чиновника, выдавшего штраф за неправильную парковку, пощёчину от девушки её мужчине и автоаварию. А один раз, когда я подумал, что уже ничего не произойдёт, мне на ботинок нас*ал голубь.

Кастанеда называл такие территории «местами силы».

Так вот позавчера я окликнул там по-русски знакомого, а проходивший мимо человек буркнул через плечо, что «Russisch ist die Sprache der Gewalt»: «Русский – язык насилия».

И так я вспомнил, что я всё-таки русский.


 

Автомат всемогущий


2011 год был для меня очень тяжёлым. Семейные драмы, болезни, уход сразу многих друзей, из-за конфликта с деканом меня заставили проучиться лишний год в магистратуре, отсутствие работы и каких-либо перспектив, потеря паспорта, тяжёлые мысли… я тогда сильно сдал. Одно понял точно: надо пить воду. Больше воды, лучше три литра в день, нет, четыре, нет, шесть. Я пил и заставлял себя бегать.

Однажды, возвращаясь вечером домой, обнаружил на своей станции метро, что у меня закончилась вода. В центре платформы стоял автомат по продаже напитков, в который я бросил один евро и набрал номер для бутылки воды, но автомат не сработал. Я разозлился. Больше мело­чи не было, а пить хотелось, я стукнул по брониро­ванному покрытию автомата, проорал оскорбления в щель для приёма монет, пнул его и побрёл домой. Одна неудача притягивает другую, думал я.

На следующий день, подъехав к своей станции, я уви­дел, как кто-то покупает в этом автомате воду. У меня был один евро, поэтому я повторил попытку – и с тем же успехом. Но в этот раз я прямо взбесился. Меня будто накрыло, будто автомат был главным виновником всех моих несчастий. Сначала я побил его, потом, обнаружив на станции камеру, прокричал в неё по-русски, где я их всех видал, и пошёл домой. Сил бегать не было. Ночью немного поискал паспорт, а потом заплакал. Мне показа­лось, будто я стал невидимым для общества, как героиня фильма «After Life», которая гуляет по Токио, где её ни­кто не замечает, и непонятно, то ли это оттого, что она умерла и это её дух, то ли потому, что в больших городах в принципе никто ни на кого не обращает внимания.

Назавтра я целый день вспоминал про этот автомат. Он занял все мои мысли. Никакой Раскольников не думал столько про старуху и не желал ей так смерти, как я думал про этот кусок металла. Причём звонить в техподдержку из-за двух евро я считал низменным, мне хотелось решить вопрос иначе.

Я бросил в него вечером ещё одну монетку уже из чисто спортивного интереса и, когда не получил бутылку, испытал такой прилив адреналина, что мне захотелось пробежаться. Я сделал четыре круга вокруг дома, хотя раньше не осиливал и двух, почти не устал и вдруг почувствовал радость. Автомат сосредоточил на себе всё внимание, перетянул все проблемы. Ни к кому на свете я не испытывал столько негативных эмоций, как к нему, только его хотелось уничтожить. В остальном мне стало лучше. Со следующего дня я начал заниматься спортом регулярно и уже не бросал.

Тогда я стал носить дань автомату каждый день. За тридцать евро в месяц, то есть по цене абонемента в фитнес-клуб рядом с домом, я получал решение всех психологических проблем. У меня улучшились аппетит и сон, я подтянул учёбу, перестал искать паспорт и отправился наконец в консульство. Автомат стал мне родным. Жаль, не сфотографировал его тогда.

Опуская в него евро, я шептал: «Засим приношу я жертвоприношение ав­томату всемогущему. Благодарю тебя за избавление от всех моих страданий. Нет никого превыше тебя, и да продлятся дни твои. Да не отправят тебя на свалку прежде, чем я свалю из этого чёртова города. И да будет вечно полон твой холодильник, и всегда пребудет электричество в твоем чреве».

Вскоре мои дела пошли в гору: я защитил магистерскую и нашёл работу. Потом купил машину и вообще перестал заходить в метро. Перед переездом в Берлин в 2014 году я решил бросить в автомат на прощанье монетку, и он неожиданно выдал мне воду.


 

Люди как люди



Видел недавно ролик, сделанный с монитора Министер­ства обороны Украины. Военные управляют беспилотни­ком «байрактар», нацеливая его на российский «бук», стоящий под Житомиром. В какой-то момент один из военных добродушно произносит: «**ашь!» – и «бук» взлетает на воздух.

Когда улеглись обломки и исчез дым, на земле остались лежать несколько совсем маленьких – с высоты беспилотника – человечков. Один из них вскочил и побежал, другой пополз, а третий так и остался лежать. Я увидел этот ролик в середине марта, когда ему исполнилась уже почти неделя, и, заинтересовавшись биографией этих люд­ей, нашёл информацию, что погибшим был некий ин­женер. Гражданский, не военный. Он окончил Московский авиационный институт, но в столице себя не обрёл и отправился в провинцию. Там был принят на крупный завод, не связанный с армией, а потом стал работать над обслуживанием «бука». В его обязанности входило следить за исправностью этого комплекса и предлагать улучшения.

И я сразу представил, каким могло быть существование этого инженера. Каждое утро он вставал, завтракал (а может быть, у него как раз не было аппетита по утрам), уходил на работу. В определённые дни, занимаясь «буком», приходил домой уставшим и раздражённым. Жена, наверняка, даже не спрашивала, почему – и так было понятно, что дурацкие менеджеры заказали не те запчасти, а криворукие рабочие вдобавок не так их привинтили. И в нём кипит обида, что его последние предложения по модификации не приняли, потому что начальство косное и тупое. И сколько ж это может продолжаться, и что ж это такое. Хотя, может быть, дела шли и гораздо оптимистичнее, но потом...

Потом приходит февраль 2022-го, и инженера отправляют хер знает куда, в какую-то украинскую глухомань, в богом забытый Житомир, где к тому же идут бои, что-то они там не поделили. Его «бук» едет по адскому г***ищу, кругом путаются под ногами вояки, и наш герой мечтает только, чтобы «бук» бил прицельно, куда скажут, и в его – и инженера, и «бука» – адрес потом не было нареканий, а также наш герой мечтает есть, спать и в туалет. И вдруг с неба раздаётся голос «**ашь!» с украинским акцентом, и откуда-то падает огонь, и слышится грохот, и инженера отбрасывает взрывной волной, и он падает в вытоптанный его армией грязный снег.

И я представляю, как мой герой лежит и смотрит меркнущим взором в при­ближающееся к нему украинское небо. Люди рядом с ним удаляются – кто бегом, кто ползком, – а он, впервые за долгое время оставшись один, пытается осознать, что же у него в жизни пошло не так, где именно была ошибка, что же не так сделал в своей жизни, где именно ошибся. Выбрал специальность, к которой лежала душа, нашёл хорошую работу, обеспечивал семью, любил жену, детей, родителей, предложил несколько ноу-хау для «буков» этого поколения, его все хвалили. Что не так, что?

Получается, мой герой был человеком, который просто продолжал жить своей жизнью в этой новой реаль­ности, которая привела его на передовую. Согласно Ханне Арендт это и есть то самое банальное зло, которое хуже зла абсолютного. Тогда, во время суда над Эйхманом, она доказала, что страшен не Гитлер, а такие, как Эйхман, которые адаптируются к чему угодно. Они просто люди. Люди как люди. Не ведающие и не желающие ведать, что творят.


 

Почему мне не смешно, или Дайджест 50-го дня



Мне тут позвонила мама и спросила, почему я не пишу ничего смешного. Я ответил, что не могу думать о веселье. Потому что меня долбают со всех сторон.

Каждое утро начинается у меня с воя собаки из соседнего дома. Воет она истерично, с надрывом и чисто немецкой душой. Благодаря ей я теперь знаю, что стены в ГДР даже между домами строили из папье-маше.

Представьте себе больного пса, которого морят голодом уже пятые сутки. И ему очень хочется высказаться. Вдобавок у него сильные голосовые связки и художественный дар к многочасовым завываниям.

Соседский пёс накормлен, здоров и ухожен, просто, как мне написала его хозяйка в письме, «наш пёсик слегка контужен ментально». Я первый раз в жизни вижу психически больную собаку, дьявол, почему она оказалась у моих соседей.

До, во время и после этого воя у соседки надо мной чирикают две птички. Раньше у неё была одна птица, но после того как я сообщил ей – соседке, не птице, – что хо­жу по дому в берушах, птичек стало больше. Видно, в них углядели потенциал покончить со мной. Благодаря им я те­перь знаю, что при ГДР и перекрытия между этажами делали из того же г***а.

Я встаю, слушая птицу, потом подсаживаюсь к компьютеру и читаю мировые новости: «Россияне напали… Сожгли всё… Мариуполь точно возьмут три недели назад… Бандеровцам поставлен ультиматум, в противном случае Лавров пообещал превратить планету в ядерный пепел…» Потом похожу немного по квартире, посмотрю на дерево за окном, послушаю собачку и снова подсяду к экрану: «Бандеровцы сбили наш бомбардировщик, везший влюблённых… к счастью, списанный и без людей… нацисты опять взорвали себя, это их тактика».

«Перевёрнутая вселенная», думаю я нервно. Так бывает, когда весь мир живёт в голове у одного человека.

Чирик-чирик. Я открываю окно, смотрю на дерево, навожу в кабинете порядок и снова сажусь читать. «Продолжаются споры вокруг русской культуры. Одни пытаются спасти её. Другие презирают». У обеих сторон при этом ноль претензий к немецкой культуре, например. Я сажусь писать об этом пост, но тут чирик-чирик, и я отодвигаю клавиатуру. Немецкий язык ведь обе сторо­ны учат, хотя казалось бы. Вон Израиль после семи войн и десятков военных операций против арабов только расширял всё время сферу действия арабского языка в стране. Арабский – второй государственный, на нём дубли­руются дорожные указатели, вывески, его преподают в школах, арабы сидят в парламенте и т. д. В Израиле не запрещён ни один телеканал – даже те, где в передаче «Спокойной ночи, малыши» детей учат, как правильно убивать ев­реев. Израильтяне не относятся к арабам как к гражданам третьего сорта, ведь те служат в полиции, арабоговорящие друзы – в пограничной охране, а бедуины – помимо полиции и погранохраны, и в боевых и элитных подразделениях.

Украинцы, думаю я, сейчас такие, потому что для них война в новинку. Им повезло, что у них только два «братских» народа. У Израиля их десятки. И все норовят «денацифицировать».

Я понимаю, что украинцам неприятно разговаривать с людьми, которые не разделяют их взгляды на войну. Но для израильтян это в порядке вещей. Им приходится иметь дело ещё и с теми, кто, по факту, простого их существования не переваривает.

Дальше я читаю, что по всей Украине собираются изымать любые упоминания Пушкина. Вот при чём он здесь вообще? Он и русским толком не был, и с властью жёстко конфликтовал, и про Украину писал такое: «Без милой вольности и славы склоняли долго мы главы под покровительством Варшавы, под самовластием Москвы. Но независимой державой Украйне быть уже по­ра: И знамя вольности кровавой я подымаю на Петра». Сейчас бы ему за это пятнашку впаяли. Причём в день, когда его бы паковали вместе с няней, Быков сказал бы снисходительно, что в молодости это «дитя Всемирного фес­тиваля молодёжи (Олимпиады)» подавало надежды, но его «Онегин» перечеркнул все его заслуги пошлостью и предсказуемостью сюжета. А потом об Александре Сергеевиче и забыли бы.

Предлагаю хэштег #prichemtutblyapushkin. Для тех, кто понимает.

Я иду на кухню, завариваю кофе, смотрю на дерево перед до­мом. Ладно, думаю, как любая истерика, эта скоро закончится. Печальная но­вость в том, что на самом деле Украину все кинули.

Только сейчас ей начали поставлять тяжёлое вооружение. Все эти 50 дней войны вот уже почти давали, вот уже только границу оставалось пересечь.

Никто так и не ввёл санкций против детей олигархов. Дочь Лаврова, говорят, по-прежнему живёт в Израиле, дочь Пескова – в Париже, Кабаева с кабаевятами в Лозанне. И только отдельные страны спустя полтора месяца начали замораживать им счета по всему миру. Но их по-прежнему не лишают иностранного гражданства. Хотя ясно, что они существуют на украденные из бюджета деньги, на взятки, на распилы их папаш и мужей. Они – тот же продукт, из которого сейчас РФ лупит по Украине. Раньше я предлагал создать список людей, близких к олигархам, теперь же вижу, что это бессмысленно.

Вместо этого Запад с растущим оптимизмом наблюдает, как Россия снижает в Украине свою боеспособность. Это всех устраивает. Да, им всем немного жаль украинских детей, но несоизмеримо более жалко детей собственных.

А чтобы украинцы не сильно расстраивались, на Западе подсвечивают достопримечательности в цвета украинского флага.

Россия получает миллиард евро в день за нефть и миллиард – за газ. И Украина тоже получает прибыль за ту же трубу. И также, как Россия, инвестирует полученную прибыль в войну.

Проблемы с выплатами РФ по внешнему долгу могли начаться ещё 4 марта, но американские банкиры захотели свои дивиденды. Французы как никогда единодушно выбирают Ле Пен, которая за Россию и против НАТО. Десять процентов молодых американцев и израильтян за войну России про­тив Украины.

Кто-то воет за стеной. Я роняю джезву. Что ж ты за синичка-неврастеничка, думаю я. Надо искать в чём-то успокоения. Но как, если кругом ложь?

Я сажусь на свой восточный топчан в кухне, открываю телефон и читаю: «Правительство Германии не поставляет оружие в кризисные регионы». И мой пытливый ум тут же проверяет это утверждение. Вывод: конечно, поставляет! С радостью! Вот возьмём Йемен. В него с 2015 года вторглось уже десять стран. И каждой стороне Германия продала при этом своё оружие – зная, где и как оно будет применяться! Египет, находящийся на пятом месте по объёму закупки вооружений у немцев, прямо так и написал в обосновании: «Для проведения точечных военных операций в государстве Йемен, власть в котором захватили радикалы» (да-да, именно так и написал). Jawohl, ответили немцы. Вот вам наши танки и самолёты. А совсем рядом, на севере Сирии и Ирака, турки фигачили вовсю курдов – и Германия умудрялась продавать первым танки, а вторым противотанковые ракеты. На сотни миллионов евро. Гешефт века! Отчего у меня выделяется адреналин – из-за кофе, собаки или масштабов лицемерия?

Та-а-а-а-к, на пятом месте был Египет, а на четвёртом кто? Россия. После Крымской кампании немецкий бизнес продолжил массово поставлять в Россию товары военного назначения с одобрения федеральных властей и вопреки санкциям ЕС. А когда им на это указывали, они отвечали: «А вы докажите, что наши бомбы используются не в мирных целях».

Ещё одним поставщиком оружия в Россию до недавнего времени была… Украина. И тоже вопреки своим законам. Деньги же нужны. Также Украина передала в РФ немало ракет после подписания Будапештского меморандума и для покрытия долга. Вот этим всем её сейчас и обстреливают.

Чирик-чирик. Чирик-чирик. Чирик-чирик. Я работаю, в перерывах читаю об изменениях языка и общества. Язык меня как лингвиста интересует в пер­вую очередь. Например, в России снова возник анекдот как жанр. Потому что он всегда появляется в кризисное время. Теперь популярен такой вид анекдота про «звонит русский солдат из плена домой». Так вот, звонит и говорит, например: «Я тут побывал в жуткой мясорубке!» А мама отвечает: «Да-да, и блендер прихвати». Или он кричит: «Я на Украине!» А мама кричит ему в ответ: «Купи доллары!» И ещё такой: «Бывает сейчас, что выйдешь на улицу, и по ощущениям плюс 10–12. А на самом деле – 1937-й». Или: «Кто вы?» – «Мы – всадники апокалипсиса». – «А куда вы несётесь?» – «Мы бежим из России». И последний: «Теперь я знаю, что значит чувствовать себя одновременно немцем и евреем в Германии 1941 года».

А перед сном, когда всё стихает, я смотрю инстаграм. Никогда не любил эту социальную сеть, но после 24.02 стал следить, что пишут о войне разные люди. Делю всех на пять категорий, которые назвал по возрастающей соот­ветственно: «Россия вперёд!», «Поговорим о чём-нибудь более важном, чем этот ваш конфликт», «Я за мир! Смотрите, какие голуби на моей фотке», «Нет войне!» (где, в Камбодже?) и, наконец, «Остановите Путина!». Больше всего я не люблю «миротворцев», какая мерзость.

Это систематизирование по категориям меня успокаивает, и я засыпаю. Мне снится, что мы обязательно победим. И птичку. И собачку. И русский военный корабль.


 

Вера в добро



Современные алгоритмы в видеосервисах типа youtube и tiktok идеально подбирают видео, исходя из предпочтений пользователей. Что ты лайкаешь – то тебе и покажут. Сразу после регистрации tiktok спросит, что тебе любо в этой жизни, но даже если указать, что нравится тебе ядерная физика, исто­рия Второй мировой войны и садоводство, он примет во внимание, что ты смотришь на самом деле: если ты лайкаешь исключительно кошечек и танцы на льду, то тебе и будут предлагать лишь кошечек и танцы на льду. Каждое но­вое рекомендованное видео будет с бóльшим рейтингом – чтобы тебя окон­чательно засосало.

Поэтому все разговоры о том, что «Tiktok развращает молодёжь», лишены смысла. Tiktok – это цифровое зер­кало души. Скажи мне, что у тебя в рекомендациях, и я скажу тебе, кто ты.

Tiktok'а у меня нет, а на youtube у меня в рекомендаци­ях появляются только четверо: медведь Мансур, енот Сте­­пан, бобёр Семён и украинский политик Арестович. Про Арестовича вы сами всё знаете – расскажу про остальных.

Пять или шесть лет назад российский лётчик по имени Андрей нашёл в лесу вблизи военного аэродрома под Калугой крошечного медвежонка, на­кормил его, взял к себе жить и назвал Мансуром. По мере того как Мансур рос, проблем с ним становилось всё больше, и в какой-то мо­мент лётчик и помогавшие ему знакомые осознали, что в тесном вольере медведь либо сожрёт их, либо убежит мз него. Тогда они построили вольер размером с футбольное поле, а в нём бассейн и целые игровые комплексы, а также понатыкали туда камер и запустили в интернете стрим со сбором денег. Лётчик регулярно приходит к медведю, чешет его, играет с ним, а тот его облизывает и урчит при этом. Такая вот доброта в чистом виде.

Комментарии к любому ролику, будь то «Медведик сверзился с дерева» или «Мансурчик играет с папой», преисполнены любовью и умилением. В них нет места войне и г***у. Там люди платят за любовь. В них доброта, рай и коммунизм.

Потому что это чисто библейская история.

И вот выдался мне тяжёлый день, всё валится из рук, за окном немцы и слякоть, я смотрю, благодаря Арестовичу, как голограмма Шойгу разговаривает с двойником Путина, и последний напрягается и морщится, когда заклинания украинских ведьм прорываются через камлания шестидесяти алтайских шаманов, но потом телефон сам просит меня глянуть, как лётчик Андрей, едва переодевшись после полёта, бежит к своему огромному мохнатому другу, а последний подрагивает от нетерпения в ожидании своего папы, и я вспоминаю, что на свете есть настоящая любовь.

А на другой день еду я в кои-то веки в общественном транспорте Берлина и размышляю, глядя в окно, почему люди говорят про поиск партнёра «искать себе пару»? Ищут же почти всегда только одного. Я не против, чтобы все искали пару, но уже в этом скрывается ложь. И в этот момент сидящий рядом человек поднимается с сиденья рядом и выходит, а иногда даже пересаживается на другое место, и я думаю: «Неужели он вышел или пересел из-за меня? Что во мне не так? Может, он прочитал мои мысли?» Но мозг тут же услужливо предлагает мне бобра Семёна, который спит у старушки за печкой, а по утрам ходит на свою плотину, как на работу, после чего я вспоминаю, что у меня тоже есть дядя-инженер, и успокаиваюсь.

Или читаю я комментарии к видео с новостями Берлина, и они предсказуемо сводятся к обсуждению войны. Мы, взрослые люди, больше не говорим о своих проблемах. Мы либо кричим, либо лайкаем соответствующие картинки. А где-то под Питером живёт себе енот Степан, которого наряжают в фуфайку и надевают ему на голову панаму, и он радуется.

Я смотрю на россиян.

Но больше всего я смотрю на Андрея.

И понимаю, что и среди российских военных лётчиков могут быть добрые и светлые люди. И я снова верю в человечество.


 

Демократия в обручальном платке



Сейчас, в начале 2022 года, я в Киргизии, в десяти ки­лометрах от казахстанской границы, и здесь ожидают со дня на день толпы беженцев с севера, для которых Киргизия уже отменила обязательный PCR. Все разговоры тут только про революцию в стране, от которой её меньше всего ожидали – ну ладно, вру, меньше всего её, революцию, ожидали бы от Туркмении, – а также о братской помощи и о советах, как делать revolution.

Дело в том, что киргизы на революциях собаку съе­ли – кстати, в прямом смысле тоже, тут едят собак. Последняя – революция, не собака – прошла чуть больше года назад, и с момента, когда на площади перед дворцом президента начали собираться первые люди, и до того, как толпа ворвалась в его кабинет, прошло ровно шесть с половиной часов. Здесь знают толк в экшене. Народ тут в прин­ципе довольно агрессивный и фигню сверху не потерпит.

Кочевников вообще трудно обуздать. Сказания самих киргизов говорят, что ещё в древности, когда им не нравился хан, они собирались и сваливали от него ночью. И по сей день проблемы решаются тут так же быстро: когда я впервые сел тут в маршрутку, застал драку между её водителем и автолюбителями, которых он подрезал. Те остановили его, вышли, набили ему морду на скорую руку, заставили извиниться, и все поехали дальше по своим делам. Произошедшее никого, кроме меня, не удивило.

Всё это привело к тому, что страна на удивление демо­кратична: в рейтинге свободы и организации выборов она выше Украины, Черногории и Турции, да и в целом по уровню демократии находится на одной ступени с Грузией. Но уважают только членов своего клана – тут их двенадцать, как колен израилевых. Ко всем прочим – ноль уважения.

Из пяти виденных мной среднеазиатских республик Киргизия на третьем месте по уровню жизни, после Ка­захстана и Узбекистана. Ниже – Таджикистан и Туркме­ния. Средняя зарплата в столице менее 200 долларов. Страна живет за счёт помощи России и денег киргизских «заробитчан», в основном из той же России. Почти все полученные средства семьи проедают на так называемых «тоях» – обязательных застольях по массе поводов. Эти тои являются национальным бедствием, их хотят запретить, но не знают как. Таксист рассказывал мне про друга детства, который восемь раз в год приглашает его на свои тои, а тот приглашает его столько же раз на свои. Каждый раз они дарят друг другу 10 000 сом (сом почти один к одному с рублём), таким образом 10 000 сом гуляют между ними 16 раз в год.

Ещё здесь воруют женщин. Понравившуюся могут похитить прямо на улице, увезти в аул и повязать платок на голову – считается, с этого момента она обручена и домой ей возвращаться стыдно. Вся семья жениха уговаривает её не проявлять строптивость, а бабка обычно ложится перед порогом, пересту­пить через неё – это смертный грех. Девочка поплачет-поплачет да и успоко­ится. Уже на следующий день на неё будет взвалено всё хозяйство, а ещё она каждый год будет исправно беременеть. В ЗАГС тут ходить не принято – так мужу удобнее, когда придётся её со всеми её детьми выгнать на улицу, ну если она ему надоест.

Знакомая казашка рассказала, как училась в Астане на MBA, потом полетела на стажировку в Стамбул со своим однокурсником из Бишкека, разговаривали там на American English с преподавателями из Балтимора, а по возвращении у неё была длительная пересадка в Бишкеке, и однокурсник пригласил к себе домой – переночевать. У него дома её ждал весь набор из плачущей матери, бабки у порога, первой жены с детьми и дядей с тётями, которые жили в том же доме. Она, конечно, осталась – в Казахстан-то теперь не вернёшься, платок-то уже повязан.

Киргизский язык тут государственный, русский – официальный. Языки эти никто насильно не регулирует, они мирно сосуществуют в обиходе. Немногочисленные не переехавшие в Россию русские разговаривают на немного архаичном говоре. Ещё тут самые странные уличные надписи, что я видел. Они будто из другого измерения.

Я живу в узбекском («узбецком», как здесь говорят) районе и подстраиваюсь внешне под узбека. В моей жизни сейчас восточный базар, плов и горы. Отрастил подобие бороды. Впервые побывал в модном барбершопе, где меня предложили побрить за один или за два евро. Я согласился на два, и на меня посмотрели с уважением.


 

Мистика ухода



Проще всего написать про кончины, которых мне довелось быть свидетелем. Все они были мистическими.


Я жил у родственников в Киргизии, когда мы узнали о смерти бабушки, жившей в Ташкенте. Сопроводить её в последний путь должны были пятеро её детей. И сразу выяснилось, что до одной не дозвониться, у второго нет денег, чтобы приехать, а третий должен проследовать через Казахстан, который ещё за год до этого закрыл сухопутные границы и не считает смерть родственника на территории другой страны веским поводом для транзита. И тогда решено было провести похороны онлайн. Двое детей снимали по очереди все процедуры и обряды, а мы смотрели. В конце нас оставили наедине с гробом, дабы попрощаться с покойной в одиночку.

Это было довольно необычное ощущение. Мы смотрим в экран планшета на гроб и молчим. Минута, две… затем приходит женщина и выключает телефон. И только после этого все выпивают, не чокаясь.

Несколько лет назад я подружился в Ереване с пожилой парой, которая пригласила меня на похороны зятя. Зять с их дочерью переехал за десять лет до того в Моск­ву, построил там успешный бизнес, а потом подцепил у зубного заражение крови и быстро умер (как там было у Бродского: «Здесь лежит купец из Азии, толковым был купцом он – деловит, но незаметен. Умер быстро – ли­хо­радка, по торговым он делам сюда приплыл, а не за этим»). И вот его тело привезли на родину. Мы стояли с гробом возле входа в церковь и ждали приезда его брата по имени Армен, который гнал на спортивной «хонде» умершего и прямо за рулём писал эсэмэс, чтобы его подождали. Но в какой-то момент решено было начать отпевание без него. Все зашли в здание длинной узкой церкви – они в Армении древние и величественные, но аскетичные. Гроб отнесли метров на десять от входа, и священник уже собрался было произнести речь, как послышался визг тормозов и в здание вбежал Армен. В руке у него был навигатор, который он захватил с собой из машины. Едва он переступил через порог, как навигатор произнес мужским голосом по-русски: «До вашей конечной цели осталось десять метров».


В начале 2000-х я устроился на работу системным администратором – по второму образованию я программист – в маммологический диспансер на улице Гончарной в Москве. В мои обязанности входило обучать тёток-бухгалтеров предпенсионного возраста управлять программой, написанной специально для медучреждений. Мне приходилось бороться с кактусами перед мо­ниторами «для поглощения вредной энергии», с иконками, расставленными по кабинетам «для нейтрализации вредоносного воздействия чужеродных русскому духу» компьютеров, с ненавистью этих бабушек ко мне («Сынок, покушай моих пирожков и оставь меня уже в покое, родной, мне полгода до пенсии осталось»), а размер моей зарплаты был таков, что её хватало только на оплату мобильной связи. Ценность моей службы заключалась в личном кабинете.

Через некоторое время бухгалтеры придумали хитрый план, как убрать мучителя, – они стали подыскивать мне учеников. И оказались правы: когда я увидел, что за одно только занятие с первой же ученицей, которую я обучал английскому, мне заплатили целую месячную ставку в диспансере, а всего таких занятий было по три в неделю, я немедленно уволился. На эти деньги я мог позволить себе снять помещение в более приятном месте.

Из окон её квартиры была видна Тверская. В комнатах можно было потеряться. Благородный паркет чуть поскрипывал («После войны его переложили всего только раз, и он до сих пор как новенький», – говорила мне её мама). Вся мебель была старинная, но не старая.

Девочке было двенадцать. Она была пресной, как овсянка на воде. Говорить с ней было не о чем, учить её было скучно. Мы ходили по одним и тем же темам, как ходит коза вокруг своего колышка. На занятиях неизменно присутствовал старый кот, который сидел на банкетке возле фортепьяно и внимательно глядел на нас. Я был уверен, что он заговорит на английском раньше своей хозяйки.

И вот однажды на очередном тоскливом уроке я думал о своём, а потом поднял голову и увидел, что по потолку медленно движется облако. Окно было закрыто, дверь в коридор тоже, вытяжки в комнате не было, а когда я входил, всё было нормально. Я перевёл взгляд на девочку, подумал, что надо спросить у неё, что происходит, но потом решил, что, если она не увидит облака, то решит, что я чокнулся, и наши занятия прекратятся. Поэтому я решил ненароком обратить её внимание на потолок. «Запомни, это ceiling», – произнёс я и ткнул пальцем в облако. Девочка взглянула на него, зевнула и повторила: «Ceiling». Зато кот тоже смотрел на облако, не отрываясь. Урок так и закончился, а когда я приехал в следующий раз, мне сказали, что кот в тот день умер.

И, наконец, пять лет назад я впервые побывал на настоящих похоронах своей бабушки. Ей было девяносто. После трёх инсультов она, гениальный врач, никого уже не помнила, но последними её словами стало имя дедушки, которому тогда было девяносто четыре. За несколько дней до её смерти он угодил без сознания в реанимацию. Его не стало через месяц, и его последними словами стало её имя, я слышал это сам. Они прожили вместе около семидесяти лет.

 

Избирательный дальтонизм



На днях прочитал, что Эмма Уотсон, та самая Гермиона Грейнджер, подруга Гарри Поттера, а ныне киноактриса и фотомодель, выступила в своём твиттере за «палестинцев». Она выложила фотографии протестующих с флагами ООП и призывами вроде «Free Palestine!».

И ещё ирландская писательница Салли Руни запретила переводить свой последний роман на иврит – в знак солидарности с «народом Палестины».

Плюс я подумал ещё о лидере группы Pink Floyd Ро­дже­ре Уотерсе, который навсегда отказался от гастролей в еврейском государстве – по той же причине.

В мае 2021 года «палестинцы» послали на Израиль 2000 ракет. Эти боеголовки специально не имели чёткой цели, точнее, они должны были упасть в местах скопления гражданских. Израиль в ответ атаковал военные объекты «палестинцев» – и, по оценкам ХАМАСа, там погибло 56 человек. Больше, чем за предыдущие несколько лет. 56 человек, в основном боевиков. Боевое крыло ХАМАСа признаётся террористическим во всём цивилизованном мире, а партия ХАМАС – на территории ЕС, в США, Канаде, Японии и даже в Иордании и Египте.

И тут я подумал, насколько нашим сознанием легко манипулировать. Хотя если предположить, что эти деятели культуры сочувствуют «палестинцам» не за деньги и не из-за нелюбви к евреям, а человеколюбия ради, то ведь и бóльшая часть населения того же ЕС и прочего так называемого западного мира знает про израильско-палестинский конфликт больше, чем про любой другой.

Когда в Израиле взрывают автобус, или когда израиль­ская армия наносит удар по Газе, мы можем узнать об этом из газет El País, Le Figaro, FAZ, The Sun и «Житомирська правда». Не знаю, живо ли ещё «Спид-Инфо», но если да, то оно тоже наверняка про это пишет. А когда исламские боевики в Сирии убивают за несколько дней 5 тысяч курдов-езидов, похищают более 7 тысяч женщин и детей, и порядка 45 тысяч оставшихся в живых курдов покидают свои дома, как это было в 2014 году, то максимум, что про это узнают большинство европейцев, так это то, что на Европу движется очередная волна беженцев. Никакая Эмма Уотсон себя с курдами ассоциировать не будет, они не «прикольные». Она пишет, что «палестинцев» два миллиона, но у них до сих пор нет своего государства. Dear Emma, представляешь, курдов 45 миллионов, а у них тоже ни кола, ни двора.

Или вот как вы провели февраль 2020-го, последний мирный месяц перед началом пандемии? Дунгане Казахстана точно провели его хуже – цитирую Википедию:

«В беспорядках, погромах и грабежах принимали участие до тысячи человек, в результате конфликта погибли 11 человек, 185 человек обратились за медицинской помощью, свыше 23 тыс. бежали на территорию соседней Киргизии, несколько тысяч дунган, из числа оставшихся в Казахстане, укрылись в мечетях, на казахстанских пограничных заставах. По официальным данным, в результате конфликта было сожжено 39 жилых домов, 20 коммерческих объектов и 47 единиц автотранспорта; по предварительным данным, материальный ущерб составил 1,7 млрд тенге. Всего пострадало 778 семей местных жителей».

Дунгане – это народ, который, согласно преданию, образовался после Таласской битвы в VIII в. н. э., в которой арабам, двигавшимся в рамках своего первого джихада на восток, противостояли китайцы империи Тан. Битва окончилась почти ничьей с лёгким перевесом в сторону арабов, которым уцелевшие китайцы сказали примерно следующее: «Вот вы хотите от нас денег. Понятное, естественное желание. Но вы же пойдёте сейчас домой, а в пути вас могут убить или ограбить. А тогда – who you gonna call? Мы предлагаем сделку: вы остаётесь, получаете землю и в придачу наших женщин. Но бесплатно». Арабы подумали и остались, и так образовались дунгане: они говорят на диалекте китайского и на русском, разумеется, по вероисповеданию мусульмане. В почти 20-миллионном Казахстане их около 60 тысяч. Живут они обособленно от казахов и не смешиваются с ними – это одна из причин, почему их активно преследуют.

Так вот я не слышал, чтобы группа Pink Floyd в «знак солидарности» с дунганским народом отказалась посещать Казахстан.

А что вам говорит слово «тутси», кроме названия фильма с Дастином Хоф­фманом? Это ещё и африканский народ, который в 1994 году подвергся невиданному доселе геноциду: за первые шесть недель после начала резни погибло до 800 тысяч человек – они уничтожались со скоростью, в пять раз превышав­шей скорость убийств во время Холокоста, а всего погибло около миллиона тутси. И это я опускаю другие подробности вроде массового насилия над женщинами. В какой-то мере убийства тутси продолжаются до сих пор. Кто-­нибудь видел хоть один фильм об этом народе? Приказала ли Руни не переводить своё творчество на язык рунди, на котором говорит народ хуту, устроивший геноцид? Не в курсе, но готов поспорить, что нет.

Я побывал в шести европейских концлагерях: Бухенвальде, Дахау, Заксенхаузене, Аушвице (который в советское время чаще называли на польский лад Освенцимом), Терезиенштадте и Црвенем Крсте. С меня достаточно, до конца жизни хватит впечатлений. В какой-то мере я могу понять логику всех этих «любителей справедливости»: дескать, мы видим, что евреев убивали, спору нет, но сейчас-то в «Палестине» апартеид и притеснения, давайте поддержим арабов тоже. И мир для этих «любителей справедливости» окрашивается в какой-то один цвет.

В этом случае необходима коррекция восприятия. Для этого надо перестать принимать на веру всё, что нам навязывают СМИ, «пропалестинская» ООН, левые, правые, подонки и просто дураки, и самим начать искать объективные новости в авторитетных источниках и думать над ними, а не заглатывать пропагандистские штампы. Тогда избирательный – в данном случае либеральный дальтонизм, но не только – пройдёт, появится возможность увидеть мир таким, какой он есть на самом деле.

Многоцветным.

 

Где я?

или «Открытый ответ» в ФБ

Лет десять назад мы сидели со знакомой в тени навеса лет­него кафе в Дрездене, беседовали о литературе. За соседний столик сел высокий парень. Накачанный, белобрысый, с тя­жё­лым взглядом. Было заметно, что, несмотря на раннее вре­мя, пьян. Минут через десять подошёл к нам.

– Ты тут… с девчонкой, – обратился по-русски и икнул. – А я один… с женой… Из Калининграда вон приехал… направляемся в Италию… Смотрю – русские... дай, думаю, познакомлюсь.

Мы познакомились. И до сих пор общаемся. Он моряк, в дальнем плавании проводит по пять месяцев. Присылал из экзотических стран записи в своём исполнении песен Высоцкого и своих собственных. О любви и пацанской дружбе. И против войны.

Я останавливался у него в Калининграде. Он тогда только вернулся из очередного «круиза». Первую неделю пил. Как обычно. Мне не повезло: мой приезд пришёлся на вторую неделю, когда он отходил и буянил. По вечерам мы сидели с ним вдвоём в кухне, он сжимал рукоятку ножа и повторял: «Давид, где я? Давид, что со мной?»

Два года назад написал, что перешёл на контрактную службу в ВМФ РФ. Предложили высокое звание и хорошую должность, и, подумав, согласился. География «круизов» сузилась, зато стало больше денег. Пить тоже стал сильнее. Прямо на службе, чего раньше не случалось.

Вчера написал мне, что его переводят на корабль в Ново­российск. Надо в понедельник вылетать в Ростов. Вместе с другом А., которого я тоже знаю. И они оба прекрасно понимают зачем.

Еще сказал, что и он сам, и А., и другие его друзья читают мой FB. Не подписываясь почему-то.

И он спрашивает, что я думаю по поводу их «командировки».

Я сказал, что мне нужно подумать.

И вот подумал и пишу. Открыто, чтобы и другие такие, как ты, это увидели.

В Библии, в книге Бытия, в главе 3, в стихе 9, сказано: «И воззвал Г-сподь Б-г к Адаму и сказал ему: "Где ты?"»

Б-г знал, где находился Адам. Он вообще всё о нём знал. Он лишь хотел, чтобы тот сам задался этим вопросом. И тогда Адам, уже вкусивший запретный плод, спросил себя: «Где я?» И устыдился. А дальше было изгнание, братоубийство, смута, Потоп...

Я прочитал эту фразу ещё в средней школе и с тех пор всё время задаю себе этот вопрос, когда жизнь втягивает меня в странную херню, смысла которой я до конца не понимаю.

Ты спрашиваешь, что я скажу. Вместо этого моя философия готова к атаке. Задавай себе всё время вопросы: «Где я?», «Кто я?», «С кем я?».

Встреться сегодня с А. один на один. Вы ещё успеете. Сядь с ним спокойно. Представьте, что вы уже на русском военном корабле. И задайте друг другу вопросы: «Где я?», «Кто я?», «С кем я?».

Просто оцените своё место в этой жизни. И на этой планете. Не ограничиваясь одной страной.

И захочется ли вам писать там песни?

Свяжись со мной во вторник вечером. Из Калининграда.


В оформлении обложки материала использована фотография Романа Хохлова.


Недавние посты

Смотреть все

Commenti


bottom of page