top of page

Возвращение блудного сына

Фото автора: Игорь ВайсманИгорь Вайсман

Тоннель был, а вот света в его конце я не заметил. Зато чётко запомнил притяжение. Мне почему-то пришло сравнение с пылесосом, только в отличие от него, тянуло меня куда-то медленно и абсолютно бесшумно. Я, невесомый, скользил по этому тоннелю в направлении невидимого пылесоса, и противиться ему нечего было и пытаться.


О чём я думал? Да ни о чём – я был в полной прострации и совершенно не представлял, что ждёт меня впереди и куда в конце концов вынесет.


И вот уж чего никак не мог представить – притяжение закончилось возле Дианы. Она внезапно возникла в какой-то комнате в сиянии своей законченной красоты. Пожалуй, она была даже ещё прекрасней, чем там, на земле. Матовая гладкая кожа без малейшей морщинки, точёные губы и нос, будто выполненные идеальным скульптором, никогда не совершающим ошибок, из самого совершенного материала. Чёрные волосы и ярко-карие глаза. А как она была одета! С каким тонким вкусом, как безупречно аккуратно, ни пылинки, ни складочки! Хотя… вспомнил: так она была одета в гробу.


В широко открытых глазах Дианы читалось разочарование.

– Что с тобой? – наконец, спросила она.

– А что? – не понял я.

– Посмотри на себя в зеркало, – она слегка кивнула головой.

Только сейчас я заметил большое зеркало, расположенное в глубине комнаты.

И, Боже, что я в нём увидел! На меня смотрел то ли зомби, то ли голем из фильмов ужасов: землистое лицо с тёмными пятнами и синяками, откушенный нос, дырявые щеки, сквозь которые виднелись почерневшие ещё при жизни редкие зубы, левый глаз, похоже, выклевали вороны, порванная в клочья рубаха, вся в засохшей крови, не скрывала полностью выеденного живота с обнажившимся позвоночником, ниже – практически голый скелет, который не могли прикрыть лохмотья от бывшего трико. Завершали картину грязные разбитые ботинки с торчащими из щелей рваными носками, из которых в свою очередь выглядывали пальцы с давно не стрижеными чёрными ногтями.


Я не сразу нашёл, что сказать в своё оправдание.

– Извини… совершенно не предполагал, что встречусь здесь с тобой, – начал я что-то лепетать. – Я распорядился, чтобы меня не хоронили. Зачем отнимать землю под могилу, её и так у природы не осталось? Я же эколог, зелёный, ты ведь знаешь... В смысле был им. А труп попросил вывезти в лес на корм животным. Чтобы польза была и от трупа. Ну, вот меня и обглодали.

– Как же ты не подумал о встрече со мной? – спросила Диана, и в её голосе мне послышалась знакомая ирония.

– Ты всегда так ко мне относилась, что я и подумать не мог, что захочешь со мной встретиться.

– Да, – Диана опустила глаза, – тогда я тебе не верила. А тут изменила свой взгляд. У тебя были серьёзные намерения, теперь я в этом не сомневаюсь.

– Я не знал…

– Понимаю. Откуда ты мог знать.

– И потом знаешь, что ещё?.. Нет, я всё-таки мечтал о встрече с тобой, не мог не мечтать, ты во сне снилась. Но я попытался представить, возможно ли такое, и решил, что нет, невозможно. Ведь ты можешь оказаться только в раю. А в отношении себя такой уверенности не было.

– Ну зачем же так! – не согласилась Диана.

– Да, да, себя-то я получше знаю. Во мне всякое намешано.

– Напраслину на себя возводишь. Но вообще-то это не рай.

– Как не рай? А что же? – удивился я.

– Сама не знаю, просто я здесь живу.

– Живёшь? А с кем?

– Одна. Чего ты удивляешься? Я и на земле одна была. С матерью никакого взаимопонимания, одни упрёки, сын в последние годы совсем отдалился.

– И с такими поклонниками, как я, ничего общего, – добавил я.

– Да, это ты правильно подметил. Люди вообще одиноки, и умираем мы в одиночестве, и удары судьбы в одиночестве принимаем.

– Вот только когда удача откуда-то сваливается, а ещё лучше – деньги, тут же находится столько друзей, что запомнить невозможно, – съязвил я.

Диана развела руками в знак согласия.

– И тебе не скучно здесь одной?

– Здесь не бывает скучно.


Слегка оправившись от неожиданной встречи, я осмотрелся. Комната Дианы бы­ла небольшой, с очень скромным убранством – ни обоев, ни люстр, ни малейшего намёка на роскошь, минимум предметов. Стол, две скамейки и ещё что-то из числа самого необходимого. Всё было будто обыденным, но словно из другого вещества, не имеющего ни веса, ни запаха, ни других обычных физических свойств. У меня возникло странное ощущение, что подвергни сейчас учёные этот стол или скамейку анализу, в них не обнаружат даже атомов и молекул.


– Знаешь, – вспомнил я, – Ольга Яковлевна очень сильно переживала из-за твоей смерти. Себя корила, что несправедлива была к тебе. У неё, по-моему, и рак из-за этого развился, от переживаний. Мне её очень жалко. Несчастная она женщина. Её, мне кажется, и не любил никто – ни дочь, ни внук, ни другие родственники, ни бывшие сослуживцы. Я понимаю, характер у неё был не подарок, её педантизм раздражал наших российских разгильдяев. Но почему только об этом думали, а её достоинств не замечали? Ведь у неё такие достоинства были, что поискать надо в других-­то людях. Она на меня иногда тоже голос повышала, но я это переносил потому, что она была права – терпеть нашу генетическую расхлябанность ей было сложно.

Диана слушала и молчала.


– И о чём я страшно жалею, это о том, что мне так ни разу и не удалось поговорить с ней по душам. Разговоры всегда были натянутыми. Такой я недушевный человек. Ей со мной тоже было как-то неловко, потому что кто я для вашей семьи? Никто. Единственное в чём пригодился – за вашими могилами ухаживал. Теперь они, поди, в упадок придут.

Диана вздохнула.

– И на её могилу, представь себе, никто, кроме меня, не ходил. Это за девять-то лет. А твоя – вся в цветах. Всё же Ольга Яковлевна такого негативного отношения не заслужила, и я думал, тут вы живёте вместе.

– Нет, как видишь. Но иногда встречаемся.

– Значит, тут, как на земле, – недопонимание, обида, раздражение и непрощение.

– Нет, здесь не совсем так. Просто тут лучше понимаешь своё одиночество. И, похоже, наши души не нуждаются в том, чтобы жить вместе. На земле от одиночества страдают, спиваются, руки на себя накладывают. А здесь это нормальное состояние.

– Я это ещё на земле понял. И тоже всю жизнь был одинок. Так что легко приспособлюсь к здешней жизни.

– А ты оказался умней, чем я думала, – неожиданно сказала Диана. – Не пойму только, зачем столько глупостей наделал?

– Крышу снесло. Временное помутнение рассудка.

– Ничего себе временное – целых восемь лет! А если б не умерла, поди, ещё дольше продлилось.

– Прости, пожалуйста. Веришь, нет, сам в ужасе от своих поступков, как вспомню.

– Ладно, всё прошло, что толку вспоминать. Все осталось там, здесь совсем другая жизнь.

– Но мне трудно себя простить. У меня не было никакого права претендовать на тебя. Это даже мои друзья говорили, которые были в курсе. Целых восемь лет тебя преследовал, нервы трепал. А какими письмами заваливал! Как-то попались на глаза, перечитал – волосы дыбом встали. Как ты всё это вытерпела?

– Перестань. Не надо себя унижать.

– Я и не унижаю. Всего лишь называю вещи своими именами.

– Мне неприятно это слышать. Смени пластинку.

– Как скажешь. Между прочим, Ольга Яковлевна тоже считала, что с женской точ- ки зрения я, как мужчина, совершенно неинтересен. Хотя вслух ничего такого не говорила, на лице было написано.

– На этот счёт можешь больше не переживать. Здесь нет ни мужчин, ни женщин, только одинокие души.

В этот момент я вновь ощутил притяжение невидимого пылесоса, он тянул меня в правую сторону. Диана каким-то образом догадалась об этом.

– Тебя кто-то зовёт, – сказала она.

– Мы будем видеться?

– Будем. Иногда.


Я стал удаляться от неё и как-то очень быстро потерял из вида. Только сейчас я осо­знал, что и возникла Диана также неожиданно. Очевидно, этот мир в своём устройстве похож на сон, в котором разные, не связанные между собой картины сменяют друг друга без всякого перехода. Я как бы побывал по одну сторону зеркала и сразу оказался по другую.

Скоро я предстал перед матерью. Она стояла в том видавшем виды сером халате, в котором я, не мудрствуя лукаво, её похоронил, и казалась моложе. В её комнате бы­ла такая же аскетичная обстановка, только интерьерное решение отличалось.

– Серёжа, что с тобой случилось? Ты попал в аварию? – она так и всплеснула ру­ками.

– Да нет, – попытался я её успокоить. – Зверюшки обглодали, голодные были.

– Как это могло случиться? Могилу, что ли, раскопали?

Я объяснил свои взгляды на использование трупа человека.

– Всё у тебя не как у людей, – повторила мать своё мнение, знакомое мне чуть ли не с детства. – Ты в жизни был непутёвым и сюда непутёвым пришёл. Ну на кого ты похож, посмотри на себя! Ты много глупостей понаделал, но самую большую я сейчас вижу. Это кто ж тебя надоумил вот так себя похоронить?

– Забота о природе, мама. Ты представляешь, сколько места у неё отнимает кладбище, сколько животных лишает крова и жизни? Так вот я не хочу отнимать место ни у кого. А мяса сколько в земле почем зря гниёт? Почему бы не накормить своим трупом несчастных зверушек?

– Но ведь по-христиански каждый должен быть предан земле. Ты же против Бога пошёл!

– Знаешь, мама, я не могу жить по написанному. Я сам решаю, что правильно, что нет.

– Ой, кто бы говорил!

– Я о последних годах. Когда вас не стало, стал думать.

– Ну да, одному жить без головы не получится.

– Знаешь, последние годы я часто каялся, каким же всё-таки негодным сыном был. С отцом не общался, к тебе относился пренебрежительно, как к низшему существу. Хотя в чём ты ниже? То, что высшее образование в своё время не получила? Зато ты за всю жизнь никому плохого ничего не сделала. А что дало мне моё высшее образование?

Мать тяжело вздохнула.

– Вообще-то перед отцом ты гораздо больше виноват. Он тебе столько хорошего сделал, а ты даже ни разу в жизни с ним по-человечески не поговорил. Ты и универси­тет без него не смог бы закончить, поступить даже не смог. И работал бы всю жизнь дворником или сторожем. Отец был заслуженным деятелем, имел государственные награды, таким почётом пользовался, а ты к нему как к врагу относился. Ему даже до­мой идти не хотелось. Вот за что, спрашивается? Завидовал что ли?

– Не без этого, мама. Но не в одной зависти дело.

– Чему завидовал-то, таланту или известности?

– И тому, и другому. Но больше всего тому, как у него с людьми получалось общаться. И женщинам он нравился, извини, конечно. А я никогда, разве что каким-нибудь невзрачным простушкам. Да на кой черт они мне!

– Эх, как он из-за тебя расстраивался! Когда ты родился, он от счастья сиял, думал: сын, наследник, продолжатель рода. И вот какой наследник и продолжатель получился!

– Вышло, как в поговорке «В семье не без урода».

– Поздно ты это понял, сынок, слишком поздно.

– Да. Когда один остался. И Диана ещё помогла. А до того ничего такого в себе не замечал, порядочным себя считал.

– Но что об этом говорить, когда жизнь прожита. А кто это – Диана?

– Знакомая. Она меня отвергла и этим побудила задуматься о самом себе, что из себя представляю. Тут и ты вспомнилась, и отец. Диву себе давался – какая же я сволочь.

– Что-то я её не припомню.

– А ты и не могла её помнить. У нас и отношений никаких не было. Только познакомились, как вскоре она во мне разочаровалась – и от ворот поворот.

– Ладно, не вини себя. Теперь уж ничего не исправишь.

– И это ужасно. Я же по-свински к тебе относился, мамой даже не называл. Всё бабка да старуха. Когда ты умерла, преспокойно поехал на барахолку торговать. Да ничего в тот день не продал – Бог-то всё видит. А в тот день, когда тебя похоронили, бабу на ночь пригласил.

– Не терзайся, привыкай к новой жизни.

Я словно не услышал её слов и продолжил:

– Особенно тяжело от сознания, что ты всё мне простила. Я бы такое простить не смог. Ты ведь после смерти помогала мне отсюда, я это давно понял. Как-то очень уж легко у меня проблемы стали решаться. Тороплюсь – и тут же подъезжает нужный автобус. Деньги кончились, и взять негде, а до пенсии целая неделя. Ни с того, ни с сего решил старые джинсы надеть, которые год не носил. Сунул руку в карман, а там тысяча завалялась. И такие случаи чуть ли не каждый день происходили. Это ведь твоя работа, да чья же ещё?

– Кто ж о тебе ещё позаботится? Ты ведь один-одинёшенек жил и тяжело тебе приходилось. Я думать не думала, что ты на старости лет совсем один останешься.

Откуда-то появилась серая кошка и принялась тереться о кости моих ног.

– А это наша Мурка, – сказала мать. – Ты помнишь Мурку? Она теперь со мной живёт.

– Помню. А почему ты с отцом не живёшь?

– Разные мы слишком с ним люди. Нас и на земле, кроме долга перед семьей, ни­что не объединяло.

– Но теперь-то осознали, что каждый был неправ?

– Осознали. Но живём по отдельности.

– Видитесь хотя бы?

– Видимся. Редко.

– Мне рассказывали, что тут люди друг в друге вообще не нуждаются.

– Да, это правильно.

– Как же Мурка с тобой живёт?

– Мурка – совсем другое дело. У животных душа отличается. Они лучше нас.

– Слушай, мама, – спросил я, вспомнив про Диану, – у тебя нет какой-нибудь одежды?

– Нет, конечно, откуда ей здесь быть!

– А может, ты мне что-нибудь сошьёшь или свяжешь? Неудобно же так ходить.

– Серёжа, о чём ты говоришь? Тут ничего такого не бывает. Ни тканей, ни ниток, ни иголок – ничего.

Тут я вновь ощутил притяжение.

– Мама, кажется, меня кто-то зовёт.

– Отец, наверное. Сходи, сходи, он за тебя переживал.


На этот раз притяжение принесло меня к какому-то колодцу.

– Привет! Заворачивай сюда! – махнул мне рукой из люка Анатолий Моисеев, зна­комый писатель, умерший лет пятнадцать назад.

– Здорово! А чего это ты забрался в колодец?

Мы с трудом пожали друг другу руки. Для этого мне потребовалось встать на корячки и просунуть голову в люк.

– Пойдём куда-нибудь в другое место, – предложил я.

– Куда мы пойдём? Тут тебе нет ни ресторанов, ни саун, ни борделей. Я здесь живу.

– В колодце?! Но как-то тут неудобно и сыростью тянет.

– Что делать, брат? Я же самоубийца, таких здесь не жалуют. И потом, какие рестораны? Тут ерундой не занимаются. Здесь живут сутью.

– Кажется, я начинаю понимать здешнюю жизнь. Это как в монастыре, все сидят по кельям, все стали монахами.

– Типа того. И ты тоже теперь монах.

– Так мы так и будем беседовать?

– Спускайся лучше сюда. Ты делай, как я: руками держись за край люка, потом спустись немного и спиной упрись в одну стенку, ногами – в противоположную.

Пришлось последовать его примеру. Так мы и разговаривали – Анатолий внизу, я над ним.

– Ты знаешь, я как очутился на этом свете, свой вес перестал ощущать. А в твоём колодце опять почувствовал.

– Это провинившимся так полагается. Тут у меня не рай.

– А что это – ад?

– Вряд ли. Это такой номер без удобств. Как в гостинице – бывают номера люкс, а бывают так себе. Раз я живу один, как все нормальные люди, значит тут не ад. Ад – это место, где живут толпы, которые и на земле ничего не поняли, прожив жизнь, и здесь пребывают в полном душевном мраке. Если вдруг увидишь толпу мерзких рож, которые ворчат, ругаются, обвиняют друг дружку – ну в точности, как на земле, – можешь не сомневаться – это ад и есть.

– Между прочим, один твой родственник меня твоим убийцей считает. Я же, получилось, орудие самоубийства тебе доставил.

– Он не прав.

– Как сказать. Водку-то, которой ты отправил себя на тот свет, ну, то есть сюда, я приволок. От этого никуда не денешься. И мать твоя предупреждала, чтоб не приносил водку.

– А ты ведь не мог знать, что я задумал, не так ли?

– Ну.

– Вот и не бери в голову.

– А мне кажется, что своим необдуманным поступком я навеки с тобой связан. И никаким топором эту связь не разрубить.

– Так это и неплохо. Я писатель, ты писатель, делали одно дело.

– Извини, однако. Кто ты и кто я?

– А, не скромничай, брат. Я ведь слежу за литературным процессом. И должен признать, что многое из написанного тобой за последние годы очень даже ничего. А с учётом возраста, так и вообще здорово. Таких великовозрастных писателей, что прибавили после шестидесяти, сразу и не припомнишь.

– Послушай, а как тебе удаётся следить за литературным процессом, сидя здесь, в колодце?

– Очень просто. Сюда всё доходит. Всё, что из себя что-то представляет. Эзотерики называют это эгрегором. Мы же с тобой в одном эгрегоре, вот я всю почту и получаю. У композиторов своя почта, у художников – своя. И главные читатели, между прочим, живут здесь, а не на земле.

– Да на земле читателей-то почти не осталось, писателей больше.

– И это мне знакомо. Напрасно вы там сокрушаетесь. Главные читатели и ценители живут здесь, и всё, что заслуживает внимания, пребудет в вечности.

– Ты меня успокоил.

– Ты тоже здесь не затеряешься. Свой кирпичик в общее здание ты внёс – и это главное. Говорю как профессионал.

– Но я не сделал и десятой части задуманного.

– А ты думаешь, я сделал?

– Н-да, никогда не предполагал, что услышу столь лестную оценку в грязном ко­лодце.

Анатолий вдруг поперхнулся и стал отплевываться.

– Тьфу, что за дрянь с тебя сыпется? Похоже на собачье дерьмо.

– Это зверушки позабавились. Я же решил похоронить себя по зороастрийскому обычаю. Труп на земле лежал, в лесу, в открытом доступе. Ну, а там собаки, вороны, грызуны... Есть-то всем хочется.

– То-то, я смотрю, ты выглядишь, как-будто в мясорубке побывал. Решил, стало быть, бросить вызов Богу? Это я в тебе всегда ценил.

– Представляешь, я в таком виде перед Дианой, первой красавицей всей моей жизни, предстал. Вот стыдоба-то!

– Прими мои соболезнования.

– Мне и в голову не могло прийти, что она меня позовёт. Между нами ничего не было, на концерт только один раз сходили в самом начале знакомства. Да и то в компании, а не вдвоём.

– Женщины, брат, самые непредсказуемые существа во Вселенной. Поэтому, когда будешь умирать после следующего земного воплощения (если, конечно, это случится), облачись в смокинг и белые лайковые перчатки.

В этот момент снизу колодца поднялся густой пар с резким запахом канализации.

– Фу-у, как ты это терпишь?

– Привык. Я, между прочим, сомневаюсь, что тебе достанется лучшее жильё. Ты же бросил вызов Богу, так что ничего хорошего не жди.

– Всего лишь о зверушках думал, о Боге и не вспомнил.

– А это неважно. Русские, как тонко подметили западные аналитики, всё делают не подумав. За это всю жизнь и страдают. Горбатого могила исправит.

– Слушай, меня кто-то зовёт. Ты почаще меня приглашай.

– Увидимся, не боись. Эх, обняться бы надо, да боюсь, на дно свалимся.


Отца я увидел издали. Он стоял, широко улыбаясь, с распростёртыми для объятий руками.

– Сын, ты вернулся! – крикнул он, и из-под его очков потекли слёзы радости.

Это было так неожиданно, учитывая, что, прожив в одной квартире всю жизнь, мы почти не разговаривали, что я, не сознавая, что делаю, бухнулся перед ним на колени.

– Вернулся, дорогой! – отец обнимал меня и гладил по голове. – А я-то думал: нет у меня сына. Оказалось, всё-таки есть.

Он принялся целовать мои дырявые щеки.

– Папа, что ты делаешь, я же урод! – взмолился я.

– А, ерунда все! Главное, что ты вернулся.

– О чём ты? Как же я вернулся, если я умер?

– Ко мне ты вернулся, к нам, в семью, в жизнь! Ты же раньше чужой всем был. Семья сама по себе, ты сам по себе. Даже никогда не интересовался, кто чем живет. Для всех был чужой, и для жизни тоже. Тебя как бы и не было вовсе.

– Это правда.

– Я знаешь, как плакал, когда узнал, что Юрка, наш сосед, директором школы стал. Посредственный был мальчишка, родители простые рабочие, учился так себе. А мой собственный сын кое-как университет одолел, и ни с работой ничего не вышло, ни семьи не создал.

– Да, раздолбай я порядочный был.

– Во-от, главное, что был. Но как ты жил после нашей смерти... Я очень за тебя рад. Ты как будто наверстать упущенное стремился.

– Так и есть.

– Эх, что б тебе раньше так! Ну да ничего, семью ты не опозорил. А ошибки... Ты думаешь, я их не совершал?

– Мне, папа, очень стыдно за своё поведение. Я твоих надежд не оправдал и род твой засушил.

– Я тебе всё давно простил. Не переживай.

– А почему ты не делаешь замечание моему внешнему виду?

– А-а, я сразу и внимания не обратил. Неважно выглядишь, да. Но это не главное. Главное, что ты состоялся. Это здесь очень ценят. На земле не всегда, там больше о собственной шкуре принято думать, да о материальном достатке. А здесь главное значение имеет, как ты прожил и что после себя оставил. Я тебя читаю, даже, бывает, перечитываю и скажу как профессионал: есть в твоём наследии кое-что, определённо есть.

– Спасибо, папа, твои слова дорогого стоят.

– А где ты поселился, сынок?

– Нигде. Я похоронный обряд нарушил. Может, мне жильё и не полагается, бомжевать буду. Я и похож на бомжа.

– Так живи у меня! Мы же с тобой, можно сказать, одно дело делали, сынок, мой дорогой!

Недавние посты

Смотреть все

Comments


bottom of page